— Ты никогда не умела держать слово! — Отец буквально шипел мне в лицо, когда я вошла в гостиную. Я оторопело застыла на пороге, едва успев снять пальто. Знаете это чувство, когда ты приходишь к родителям за спокойствием и чашечкой чая, а получаешь кипящий чайник эмоций в придачу?
Я взглянула на его побелевшие костяшки пальцев, судорожно сжимающие газетку. Ту самую, в которой печатались объявления о продаже недвижимости и ещё какая-то реклама очередных детокс-напитков. Казалось, отец вот-вот разорвёт эту газету в клочья. А я? Я понятия не имела, что случилось. В голове застучала мысль: «Почему он в таком состоянии? Неужели я опять что-то не так сделала?»
— Ты опять пришла чего-то требовать? — с сарказмом процедил он.
— Я… Да что происходит?! — Я попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой и неестественной.
Уже через пару минут я пойму, что привычный намёк отца — это цветочки. Ведь впереди меня ждало самое шокирующее открытие за всю мою жизнь: его завещание.
Я — Настя, мне тридцать шесть, и я всю жизнь считала, что у нас с отцом вполне нормальные отношения. Да, он строгий, любит порядок, иногда поучает меня, как маленькую девочку, — но разве все родители не такие? После маминой смерти мы остались вдвоём. У меня есть старший брат Роман, но он уехал работать в Канаду лет десять назад. По сути, отец и я — последние родственники, постоянно поддерживающие связь. И если честно, я старалась относиться к папиным привычкам терпимо: он из тех людей, что ненавидят разбросанные носки, немытую посуду и любые спонтанные решения. Он любит контроль, любит всегда знать, что, где и когда у него в доме.
Вот только в последнее время папа стал всё чаще напоминать мне о моих прошлых «промахах»: то я, видите ли, квартиру неправильно купила, без его совета, то работу не ту выбрала, «на фрилансе денег много не заработаешь». Он не доверял моим решениям и даже комментировал мой гардероб: «Ты зачем эти кеды прикупила? Тебе под пальто нужно что-то посолиднее!» Ну, спасибо за «совет», конечно.
Но самым больным вопросом стали финансы. Год назад я брала у него небольшую сумму, чтобы доложить к ипотеке, и два месяца не могла вернуть — тогда на работе задерживали выплаты. С тех пор отец словно завёл пластинку «А помнишь, как ты в долгах была?», которая звучала при каждом удобном случае. Именно в тот день, когда я переступила порог его дома, я не подозревала, что мой долг окончательно выбил из колеи его доверие. И ещё я не подозревала, что случайная находка на его письменном столе разорвёт нашу семью на куски.
— Может, объяснишь, о чём ты? — Я сделала глубокий вдох, решив, что сама спокойна, как удав. Хотя колени подгибались.
— О чём? О том, что я опять вынужден спасать тебя от твоей беспечности! — Он швырнул газету на диван и подошёл ко мне вплотную. — Скажи-ка, Настя, ты квартиру свою когда последний раз проверяла? Или, может, у тебя уже образовался новый долг? Собираешься снова ко мне приходить?
— Пап, да о чём ты?! Все платежи у меня под контролем, кредит выплачиваю исправно. Ничего я не прошу!
— Ах ты не просишь… Просто приходишь и жалуешься, как у тебя жизнь трудна: заказов мало, деньги уходят на ремонт… — Он закатил глаза. — А потом через месяц удивляешься, что, оказывается, я не в восторге от твоего образа жизни.
Я понимала, что нужно избежать ссоры, ведь отец — человек сложный и часто сам накручивает себя. Но, чёрт побери, мне было обидно. В последний раз, когда я пожаловалась на то, что не могу найти подходящего клиента, я не просила денег — я просто поделилась переживаниями. Разве это уже приравнивается к прошению милостыни?
— Хорошо, допустим, я иногда скидываю на тебя эмоции. Прости. Но я же не прошу финансировать меня, папа! Я взрослая женщина, у меня есть работа, пусть и непостоянная, но я справляюсь!
— Справляешься? — Он с сарказмом усмехнулся. — Ну-ну… Насмотрелся я уже на твои «справляюсь».
С этими словами он развернулся и пошёл к себе в кабинет. Я, подумав пару секунд, последовала за ним. Обычно я такого не делаю — у отца личное пространство в этом кабинете, меня туда не пускают без приглашения. Но тут что-то в его голосе, в его поведении говорило: «Зайди и сама всё увидишь». И я зашла.
В кабинете было так же, как всегда: большие книжные полки, шкаф с документами, пахнет старым деревом и табаком, хотя отец давно не курил. На столе ворох бумаг. Я увидела какую-то корочку в кожаном переплёте — светло-коричневую папку с золотым тиснением. Заинтересованная, я взяла её в руки, пока отец рылся в ящике стола.
— Настя, отложи. Не твой вопрос. — Голос у него стал холодным.
— Что это? — Я мигом открыла папку, и мне бросился в глаза заголовок: «Завещание гражданина…» Дальше шла фамилия моего отца. Я от неожиданности выронила папку. Листы рассыпались по полу.
— Ты… Ты что, уже… — начала я, опустившись на колени, пытаясь собрать бумаги.
— Положи всё на место! — Он вырвал у меня из рук часть листов.
Но уже было поздно: я успела заметить, что в графе «основные наследники» значился мой старший брат Роман. Моя доля стояла отдельно, в разделе «пожизненная рента» или что-то в этом роде. Я плохо разбиралась в юридических тонкостях, но даже по простому описанию видела: отец решил оставить почти всё — дом, счёт в банке, машину — моему брату, а мне какие-то ежемесячные выплаты, причём под жёстким контролем опекуна. Какая-то формулировка «в связи с невозможностью доверить распоряжение имуществом…»
— Пап, что за чушь?! — Меня будто ударили в солнечное сплетение. — Ты считаешь меня недееспособной? Или как это понимать?
— Мне надоело вытаскивать тебя из твоих проблем, Настя. Хватит. Я решил, что правильно будет оставить дом и деньги тому, кто ими разумно распорядится. Рома — серьёзный человек, у него своя фирма. А тебе ежемесячное пособие не помешает.
— Какое, к чёрту, «пособие»?! Я что, больная? У меня руки и ноги на месте, голова тоже! Ты реально думаешь, что я не способна сама заработать? — Я почувствовала, как в горле застрял ком.
— Понимаешь, это не вопрос твоего здоровья. Это вопрос ответственности. Я знаю, что Рома…
— Рома?! Рома свалил в Канаду и, по сути, не общается с тобой нормально уже несколько лет! — У меня лицо горело. — Вспомни, пап, сколько раз он приезжал к тебе за последние два года? Ни разу! Ни дня не провёл с тобой!
Он работает, у него обязательства. Но хоть долги не копит и не жалуется, что «жизнь не та».
У меня в голове вспыхнула буря — столько сарказма и несправедливости я не встречала за всю жизнь. Я попыталась взять себя в руки: «Он не понимает, он не видит, как ты стараешься, он просто пытается себя убедить, что делает правильно…»
— И ты молчал, делая это завещание втайне от меня? — прошипела я, поднявшись с пола. — Почему не поговорил со мной, не спросил, что я думаю?
— Я не обязан тебе ничего объяснять. Это моё имущество. Хочу — напишу его на кота, хочу — на соседа, а хочу — на Рому. Тебя я тоже не бросаю, назначаю ренту. Живи себе спокойно.
Я впала в ступор. Ещё секунда — и я бы расплакалась на месте. Но слёзы мне бы ничего не дали, только подтвердили бы его убеждение, что я несостоявшаяся инфантильная девочка. Поэтому я глубоко вдохнула, тряхнула головой и произнесла:
— Знаешь что, папа? Рента или нет, но я тоже твой ребёнок. И я не потерплю такого унижения.
Возможно, я сказала это тише, чем хотела, потому что меня трясло от обиды. Но слова произнесла и вышла из кабинета, хлопнув дверью. За спиной я услышала, как он роняет что-то на пол, кажется, ручку или офисный степлер. Но меня уже не волновало.
Дома я всю ночь проплакала, бросая в корзину для мусора скомканные салфетки. Перед глазами стояли эти строчки завещания. «В связи с невозможностью доверить…» Да кто он такой, чтобы ставить на мне клеймо бестолковой?! Он — мой отец, и мне казалось, что именно он должен понимать меня как никто другой. А вышло, что он никогда не верил в меня по-настоящему.
Утром я встала, всё ещё испытывая горечь обиды, но внутри начала загораться искра злости — злости на несправедливость, на его отношение ко мне, на то, что он считает меня неумёхой. Я вспомнила, как год назад я спасла проект для крупного клиента, просидев над презентацией три ночи подряд. Да, я брала в долг, но и отдала его. И вся моя жизнь — это не дурацкий зоопарк, а нормальные взрослые проблемы, с которыми я справляюсь.
«Так, хватит! Надо решить этот вопрос раз и навсегда», — подумала я и набрала номер отца. Он не взял трубку. Я позвонила снова, потом отправила сообщение: «Пап, нам нужно поговорить, давай увидимся у тебя в доме». Ответа не было.
Пришлось ехать без приглашения. Когда я постучала в его дверь, он открыл с кислой миной:
— Чего тебе?
— Закончим наш разговор, пап, — я, не дожидаясь приглашения, прошла в дом, чувствуя, что всё во мне кипит. — Не перебивай, говорю сразу!
Отец хотел что-то возразить, но я вскинула руку, чтобы он промолчал.
— Я устала доказывать тебе, что не являюсь неудачницей. Да, у меня были сложности, но у кого их нет? Если ты считаешь, что я не умею обращаться с деньгами — это твоё право. Но не смей унижать меня перед самой собой.
Он выдохнул, ответил насмешливо:
— А если ты опять в долгах окажешься? Что тогда?
— Тогда я их выплачу, понимаешь? Без твоей подачки и без твоих упрёков. Я не требую от тебя снять меня с завещания или переписать имущество на меня, да боже упаси. Я требую уважения.
Я не заметила, как повысила голос, как подошла к отцу почти вплотную. Он был явно поражён моей напористостью. Секунду или две мы стояли, будто сталкиваясь лбами в немом споре. Наконец, он тяжело вздохнул.
— Ладно, Настя. Посмотрим, на что ты способна.
С того разговора прошла неделя. Отец позвонил мне первым раз за все эти дни и сказал:
— Я подумаю, может, изменю кое-что в завещании. Но не жди, что всё запишу на тебя.
Я только усмехнулась в трубку:
— Да хоть весь дом запиши на своего шофёра, если так хочется. Я не ради наследства сюда приехала, ты это, наконец, понял?
Он пробурчал что-то невнятное, а потом добавил:
— Просто… Ты меня не подводи, ладно?
Я улыбнулась: это, наверное, самый тёплый намёк на доверие, который я могла от него услышать. Отец всё ещё не собирается менять всю свою жизнь и мировоззрение — но хотя бы начал сомневаться в прежних догмах. Для меня это уже важный шаг.
Теперь я знаю, что не обязана быть удобной дочкой, которая молча терпит упрёки. И в целом, пусть завещание осталось висеть камнем где-то в папином сейфе, я чувствую, что у меня за спиной расправились крылья. И если однажды отец решит, что его дочь действительно способна жить самостоятельно, — замечательно. А не решит — ну, его проблемы. У меня всё равно есть моя собственная жизнь, а не та, что прописана чёрными буквами в его коричневой папке.
