Отдала три миллиона мужчине, который смотрел на меня глазами побитой собаки и обещал тихую старость вдвоём…
В супермаркете играла навязчивая мелодия. Я застыла у полки с чаем, перебирая коробки без интереса. Раньше брала с бергамотом. Муж любил. Теперь выбор стал бессмысленным ритуалом.
— Попробуйте вон тот, с чабрецом. В такую стужу самое то.
Голос прозвучал рядом. Мужчина, лет шестидесяти. Клетчатая рубашка, глаза спокойные. Внимательные.
— Думаю, возьму с мятой.
— Как скажете. Просто подумал…
Он отвернулся к своей корзине. Я бросила взгляд — сыр, хлеб, пельмени. Холостяцкий набор. Такой же, как у меня.
Сама не знаю, почему пошла за ним к кассе. И почему заговорили на улице. Оказался соседом из дома напротив. Вдовец. Петр.
Через неделю позвонил. Через две — гуляли в парке. А через месяц я впервые за два года после ухода Сережи улыбнулась искренне.
— Понимаешь, Лен, — говорил Петр, нарезая хлеб у меня на кухне. — Нам повезло встретиться. Два одиночества нашли друг друга.
Я наблюдала за его руками. Крупные, с выступающими венами. Надежные.
— Что скажешь, если объединим силы? — он отложил нож. — Твои накопления, мои сбережения. Купим однушку. Будет свой угол.
— Так сразу? — я отступила.
— Какое «сразу»? Нам по пятьдесят шесть. Мы уже пожили. Знаем, чего хотим.
В его словах была правда. Дочь за океаном, внуков вижу только на экране. Пустые комнаты. Разговоры с фотографией мужа.
— Подумаю.
Но решение уже созрело. Я устала просыпаться в тишине. Устала от вечеров с телевизором. От разговоров с бывшими коллегами про анализы и давление.
— Есть один нюанс, — сказал Петр, когда выбрали квартиру. — Если оформим на маму, получим льготу. Она ветеран труда. Экономия приличная.
Мы сидели в кухне. Дождь барабанил по стеклу. На плите шипели баклажаны. А я смотрела на документы и чувствовала, как внутри все сжимается.
— Не переживай. Это просто формальность, — Петр коснулся моей руки. — Мама уже в возрасте. Всё равно нам останется.
— А вдруг…
— Что вдруг? Мы взрослые люди. Я тебя не подведу.
Баклажаны зашипели сильнее. Я метнулась к плите.
— Это же просто бумага. На маму — и всё, зато выгода. Я же буду рядом.
Когда он так говорил, сомнения таяли. Я хотела верить. Потому что вернуться в одиночество, к фотографии мужа и редким звонкам дочери казалось невыносимым.
— Согласна. Пусть будет на твою маму.
Он просиял, обнял меня. Запах баклажанов смешался с ароматом его одеколона. Древесного, терпкого.
Через неделю я перевела все сбережения. Три миллиона — всё, что осталось от продажи родительской квартиры. Его вклад — восемьсот тысяч. На однушку в хрущевке едва хватило.
— Вот и решено, — сказал Петр, когда получили документы. — Начинаем новую главу.
Я вглядывалась в бумагу. Валентина Ивановна Кравцова — собственник. Чужое имя на нашем жилье. Но Петр держит за руку. Это важнее бумаг.
Вечером пили чай. Обсуждали, какую мебель поставим. Какие шторы выберем. Что вырастим на балконе.
— С мамой я поговорил, — произнес Петр между прочим. — Она всё понимает. Сказала жить спокойно.
— А она… не захочет к нам переехать? — спросила осторожно.
— Исключено! У нее своя квартира на окраине. Она к ней привязана.
Я кивнула. В ванной долго терла руки с мылом, словно пытаясь смыть тревогу.
В зеркале отражалась женщина с усталым лицом и прядями седины. Но глаза блестели. Я больше не одна. У меня есть дом. И человек рядом. Чего еще желать в моем возрасте?
Ночью прижалась к Петру. Он обнял крепко. И я спала без пробуждений до утра.
Через месяц мы въехали в нашу квартиру. С видом на детскую площадку. Я развесила занавески, расставила книги. Фотографию Сережи убрала в шкаф. Новая жизнь.
Тихая гавань, которая вскоре превратится в ловушку.
***
Первый месяц в новой квартире казался сказкой. Петр занимался мужской работой: прибивал, чинил, устанавливал. Я создавала уют: занавески, скатерти, подушки. Вечерами строили планы.
— Представляешь, летом махнем в Кисловодск. Там воздух звенит от чистоты, — говорил Петр, поглаживая мое плечо.
— А на Новый год пригласим мою Алёнку с семьей. Внук обещал научить меня играть в эти свои компьютерные игры, — смеялась я.
Я чувствовала себя заново рожденной. Соседка Зина, зашедшая с традиционным визитом «на соль», окинула меня острым взглядом:
— Гляжу, ты прямо светишься! Любовь на старости лет — самая сладкая.
Я даже волосы начала красить. Купила яркое платье. Будто сбросила десяток лет.
А потом раздался этот звонок.
— Мама приезжает завтра, — сказал Петр за завтраком, размазывая желток по тарелке. — Ей тяжело одной.
Что-то кольнуло под ребрами, но я лишь кивнула:
— Конечно. Она твоя мама.
Валентина Ивановна появилась на пороге с двумя огромными чемоданами. Маленькая женщина с цепким, оценивающим взглядом.
— Петенька, сыночек! — она распахнула руки.
Мне достался лишь сухой кивок:
— Здравствуй.
Я провела экскурсию по квартире, выделила лучшие полотенца, застелила диван новым бельем.
— Надолго к нам? — спросила я за ужином.
Валентина Ивановна приподняла брови:
— К вам? В моей квартире я могу находиться сколько захочу.
Петр вскинулся:
— Мама, мы это обсуждали. Документы — просто формальность.
— Разумеется, сынок, — она погладила его по руке и повернулась ко мне. — А спать на этом неудобно. Я привыкла к ежедневной смене белья.
— Мама… — начал Петр.
— Ничего-ничего, сама справлюсь, — она поднялась. — Где запасные простыни?
Я молча открыла шкаф. Валентина Ивановна перебирала стопки, причмокивая:
— И это все? Завтра придется докупить приличное белье.
Ночью Петр лежал рядом напряженный, как струна.
— Это временно, — шепнул он. — Ей одиноко.
— Понимаю, — ответила я, ощущая холод под ложечкой.
Утром Валентина Ивановна уже гремела на кухне.
— Петенька обожает яичницу с помидорами, а не эти диетические каши, — она отодвинула мою кастрюлю. — И почему соль стоит так высоко? Странное у вас расположение вещей…
Петр ел молча, не поднимая глаз.
Жизнь изменилась незаметно, но неотвратимо. Возвращаясь с работы, я обнаруживала квартиру преображенной.
— Убрала эту макулатуру. От книг только пыль. И вазу эту сомнительную тоже, — сообщала Валентина Ивановна буднично.
Я стискивала зубы. Петр отмалчивался. А потом начал пропадать допоздна.
— Аврал на работе, — бросал он. — Заказчик торопит.
Я верила. Цеплялась за эту веру. Наши редкие минуты наедине стали драгоценными. Но даже тогда я ловила на себе взгляд его матери — холодный, оценивающий.
— Петя, позвони сестре, она волнуется, — вклинивалась она в наш разговор.
Он бросал все и бежал звонить. А я оставалась лицом к лицу с его матерью.
— Знаешь, Лена, — сказала она однажды, помешивая чай. — Петя очень чувствительный. Ему нужна настоящая забота.
— Я забочусь о нем, — произнесла я тихо.
— Наверное, — она чуть изогнула губы. — Только мать знает, что действительно нужно ее ребенку.
Через месяц Петр стал ночевать через день. Потом раз в неделю.
— На даче кровля протекла. Надо срочно чинить, — объяснял он.
— Давай помогу, — предлагала я.
— Там не женское дело.
Он возвращался изможденный, молчаливый. Валентина Ивановна встречала его с распростертыми объятиями:
— Сынуля, ты совсем измотался! Садись, у меня твой любимый борщ.
Я стала замечать, как часто она говорит «моя квартира».
— В моей кладовке беспорядок.
— В моей ванной опять капает.
— На моей кухне не хватает специй.
Однажды утром я нашла свои вещи в шкафу переложенными.
— Я навела порядок, — пояснила Валентина Ивановна. — В моих шкафах должна быть система.
— В наших, — поправила я.
Она впилась в меня глазами:
— Давай проясним. По документам это моя собственность. Я позволяю вам жить здесь, но правила устанавливаю я.
Воздух застрял в легких. Валентина Ивановна продолжила ровным голосом:
— Петя это прекрасно осознает. Он хороший сын. А вы… Вы здесь гостья.
Вечером я дождалась Петра. Он вернулся за полночь, от него пахло коньяком.
— Нам надо поговорить, — я преградила ему путь.
— Лен, я с ног валюсь. Давай утром, — он потянулся обнять меня, но я отшатнулась.
— Твоя мать считает меня квартиранткой. Это правда?
Петр потер лицо:
— Ну, формально квартира оформлена на нее.
— Формально?
— Мы же это обсуждали… Ты же согласилась…
Я не спала всю ночь. Утром Петр объявил, что поживет на даче.
— Там работы невпроворот. Буду приезжать.
Но он не приехал ни через день, ни через неделю. Только звонил.
— Скучаю, Лен. Просто дел по горло.
Мы с Валентиной Ивановной остались вдвоем. Она заваривала свой травяной чай и разгадывала кроссворды.
— Мужчинам нужна свобода. Не дави на него, — сказала она, не глядя на меня. — Они этого не выносят.
Я смотрела на ее спокойное лицо и понимала: меня обвели вокруг пальца. Это был их план с самого начала.
А я отдала последнее за квартиру, где теперь сама стала лишней.
***
Второй месяц с Валентиной Ивановной тянулся бесконечно. Петр мелькал в квартире призраком. Звонил через день, но разговоры стали поверхностными.
— Как дела? Всё в порядке? Отлично. У меня завал, перезвоню…
Я ощущала постоянный надзор. Готовлю — свекровь за спиной с газетой шуршит. Убираюсь — она тут как тут, с замечаниями.
— Не так салфетку складываешь, — указывала она. — И пыль вытирают сверху вниз, а не как попало.
Я молча следовала инструкциям. Спор означал противостояние, а я еще надеялась на мир.
В понедельник собиралась на работу и не нашла любимую блузку.
— Валентина Ивановна, не видели мою бежевую с кружевом?
Она оторвалась от кроссворда:
— Эту дешевку? Отправила в стирку. Там пятно.
— Я ее только раз надела!
— Значит, неаккуратно ела, — она вернулась к своим клеточкам.
По дороге на работу набрала Петра. Не ответил. Перезвонил лишь к вечеру.
— Лен, что стряслось? Был на объекте.
— Твоя мать хозяйничает в моих вещах, — выпалила я. — Когда ты вернешься?
— Только не начинай, — в голосе зазвучала усталость. — Она просто любит порядок. Всегда такой была.
— Петр, это мои личные вещи!
— Послушай… — он замялся. — Не могу сейчас говорить. Перезвоню.
Дома меня встретил запах выпечки. Валентина Ивановна колдовала у плиты.
— Сегодня придут гости, — бросила она, не поворачиваясь. — Нина Степановна с дочкой.
— Могли бы спросить, — я почувствовала, как внутри закипает.
— Зачем? В своей квартире я сама решаю, кого приглашать.
В дверь позвонили. На пороге возникла сухопарая женщина в твидовом костюме и молодая особа с алыми губами.
— Добрый вечер, — я попыталась улыбнуться.
— Здравствуйте, — кивнула старшая и прошагала прямо на кухню. Молодая скользнула по мне оценивающим взглядом и последовала за ней.
Я замерла в коридоре, чувствуя себя призраком в собственном доме. Потом всё же вошла на кухню. Валентина Ивановна разливала чай.
— А это Лена, — она мотнула головой в мою сторону. — Петина знакомая. Временно у нас.
Знакомая? Временно?
— Валентина Ивановна, вообще-то мы… — я запнулась под её тяжелым взглядом.
— Лена, будь добра, достань варенье из кладовки, — распорядилась она тоном работодателя.
Я принесла банку и ушла в спальню, плотно закрыв дверь. С кухни доносились голоса.
— А Петя-то когда остепенится? — интересовалась гостья.
— Ой, Ниночка, он у меня разборчивый. Не каждую возьмет. Вот Светочка твоя — другой разговор. И образованная, и видная…
Я включила музыку в наушниках, чтобы не слышать.
После ухода гостей Валентина Ивановна постучалась ко мне.
— Невежливо было так исчезнуть, — произнесла она с укором. — Что о тебе подумают?
— А что они должны думать? — я посмотрела ей в глаза. — Что я прислуга? Случайная квартирантка? Кто я здесь?
Она сжала губы:
— Хватит драматизировать. Петя просто помогает тебе. Ты же осталась без жилья.
Внутри все вскипело:
— Я отдала все деньги за эту квартиру!
— Это был твой выбор, — она развела руками. — По бумагам квартира оформлена на меня. А бумаги, Лена, решают все.
Ночью я ворочалась без сна. Утром снова позвонила Петру. На этот раз он ответил сразу.
— Петр, нам нужно серьезно поговорить.
— Лен, не сейчас, я тут…
— Нет! — я впервые повысила голос. — Твоя мать выдает меня за приживалку! Говорит, что я здесь из милости!
— Ну, формально… — он снова начал с этого слова.
— Что «формально»? — я почти кричала. — Я вложила все свои деньги! Всё, что имела!
— Не кипятись. Мы разберемся. Просто не лучшее время.
— Когда будет лучшее?
— Скоро, — пообещал он. — Заеду на выходных.
Но он не появился ни в эти выходные, ни в следующие.
Тем временем моя жизнь в квартире становилась невыносимой. Книги исчезли с полок — «пыли от них не оберешься». Фотографии пропали — «безвкусные рамки». Даже кружка моя куда-то делась — «была с трещиной».
Я чувствовала, как меня вычеркивают из этого пространства. Стирают следы.
В четверг вернулась с работы и обнаружила новый замок в двери.
— Ключ на тумбочке, — сообщила Валентина Ивановна, не отрываясь от сериала. — Старый разболтался.
Я взяла новый ключ:
— Вы боитесь, что я что-то вынесу?
— С чего ты взяла? — она изобразила удивление. — Просто забочусь о безопасности.
Вечером я постучалась к соседке Зине.
— Можно к тебе? Поговорить нужно.
Зина встретила меня с настойкой на смородине:
— На тебе лица нет. Давай по глотку.
Я выпила и разрыдалась. Рассказала всю историю — про деньги, документы, про Петра и его мать.
— Ох, Ленка, — покачала головой Зина. — Обвели тебя вокруг пальца. Наверное, этот твой Петя с мамашей — старые пройдохи.
— Не верю, — я вытерла слезы. — Он не такой.
— Еще какой, — Зина плеснула еще настойки. — Моя сестра в поликлинике работает. Там вроде эту Валентину знают. Она раньше с другим «сыночком» промышляла.
Я застыла с рюмкой в руке:
— Что?
— Именно, — кивнула Зина. — Схема отработанная. Находят одиноких дамочек с деньгами. «Сынок» охмуряет, «мамаша» оформляет квартиру на себя. Потом выдавливают. Может это они?
— Почему мне никто не сказал?
Зина грустно хмыкнула:
— А ты бы поверила? Втюрилась по уши, глаза звездами. Разве ж тебя переубедишь? Да и никто за руку не ловил.
Домой я вернулась к полуночи. Валентина Ивановна дежурила в коридоре.
— Где тебя носило?
— У соседки была, — ответила я, проходя мимо.
— Крепким разит, — скривилась она. — В твоем возрасте это неприлично.
Я обернулась. Что-то внутри сломалось и выпрямилось одновременно.
— А вы, Валентина Ивановна, приличная женщина? — спросила я тихо. — Та, что обманывает и выживает людей из их собственных домов?
Она побледнела:
— Что за чушь? Кто тебе наплел?
— Неважно. Знаю, что это не первая ваша схема.
Она быстро собралась:
— Доказательства есть? Нет? Тогда это клевета. А квартира по документам моя. Хочешь судиться — пожалуйста. Только на что?
В спальне я достала телефон и набрала Петра. Он не ответил. Я написала сообщение:
«Знаю о вас всё. О тебе, твоей матери. Я не первая. Но буду последней.»
Ночь провела за сбором вещей. Утром телефон пискнул. Сообщение от Петра:
«Не делай глупостей, Лена. Поговорим завтра. Приеду.»
Я усмехнулась. Теперь примчится. Когда запахло жареным. Но я уже решила свою судьбу.
Я не собиралась оставаться незваной гостьей в доме, который оплатила собственни деньгами.
***
В дверь позвонили на рассвете. Я уже не спала — складывала последние вещи.
Петр. Явился раньше обещанного. Почуял неладное.
Дверь распахнулась, и он влетел в комнату — лицо осунувшееся, глаза воспаленные.
— Что за бред ты пишешь? Какие схемы? — голос срывался, руки дрожали. — Ты в своем уме?
Я смотрела на незнакомца. Куда делся тот заботливый, рассудительный мужчина с теплыми глазами? Передо мной метался пойманный за руку обманщик.
— Зина рассказала мне правду. О том, как вы с матерью проделывали это раньше.
— Кто такая Зина? — он презрительно скривился. — Эта болтунья из соседнего подъезда? И ты поверила?
— А ты дал мне повод сомневаться?
Он осекся, заметил сумку у кровати.
— Уезжаешь?
— Да.
— Куда? — голос вдруг смягчился. — Лена, давай без этих сцен. Присядь. Поговорим спокойно.
Он опустился на край кровати, потер виски. Внезапно стал прежним — уставшим, домашним.
— Всё не так просто. Да, мама… непростой человек. Властная. Но она не желает тебе зла.
— Правда? — я усмехнулась. — Она выставляет меня приживалкой. Роется в моих вещах. Сменила замок!
— Это для защиты, — он поморщился. — Район сейчас неспокойный.
— Хватит лгать! — я не сдержалась. — Знаю про ваши прошлые дела. С другими женщинами.
— Чушь, — он покачал головой. — Неужели ты веришь соседским сплетням больше, чем мне?
— А что мне остается? — я скрестила руки. — Ты исчезаешь. Твоя мать выживает меня. А квартира, за которую я отдала последнее, записана на неё.
— Так мы же договаривались! Ты согласилась!
— Потому что верила тебе.
Дверь распахнулась без стука. Валентина Ивановна — в домашнем халате, но с прической.
— Что за шум? — она окинула нас ледяным взглядом. — Петя, ты же на даче должен быть.
— Мама, не сейчас, — отмахнулся он.
— Нет, именно сейчас, — я шагнула к ней. — Валентина Ивановна, давайте начистоту. Вы проворачивали такое и раньше?
Она вздрогнула, но быстро совладала с собой:
— О чём ты?
— Вы знаете. Находите одиноких женщин с деньгами. Ваш сын втирается в доверие. Они платят за квартиру. Вы оформляете на себя. Потом выдавливаете их.
— Какой абсурд! — вскинулась она. — Петя, ты слышишь? Эта особа совсем разум потеряла!
— Лена, прекрати, — Петр встал между нами. — Так мы ничего не решим.
— А как решим? — я не отводила взгляд. — Предложи вариант.
— Ну… — он замялся. — Может, дарственная? Позже. Когда мама… в общем, потом квартира станет наша.
— Что?! — Валентина Ивановна побагровела. — Никаких дарственных! Это моя собственность! Моя!
Петр обернулся к ней:
— Мама, мы же обсуждали…
— Ничего подобного! — она затрясла головой. — Не для того я всю жизнь горбатилась, чтобы раздавать жильё первым встречным!
— Первым встречным? — у меня перехватило дыхание. — Я отдала вам три миллиона!
— И что с того? — она презрительно фыркнула. — Где расписка? Где договор? Доказательства есть?
Меня будто окатили ледяной водой. Доказательств не было. Только перевод на карту Петра — без указания назначения.
— Петенька, ты помнишь наш уговор, — продолжала Валентина Ивановна медовым голосом. — Квартира моя. По закону. А когда я отойду — станет твоей. Всё по правилам.
— А я? — спросила я едва слышно. — Где окажусь я, когда тебя не станет?
Она развела руками:
— Меня это не касается. Тебя никто силой не тянул.
— Мама! — одёрнул её Петр.
— Что «мама»? — она вмиг стала жесткой. — Она нам угрожает! Обвиняет !Я не позволю какой-то старухе меня шантажировать!
— Старухе? — я невольно рассмеялась. — Мне пятьдесят шесть. Я на двадцать лет моложе вас.
— Без разницы, — отрезала она. — Ты здесь никто. Поняла? Никто!
Она повернулась к сыну:
— А с тобой отдельный разговор. Наедине.
И вышла, хлопнув дверью.
Мы остались вдвоем. Петр рухнул на кровать, обхватив голову:
— Лена, извини. Я не думал, что всё так обернется.
— Не думал? — я горько усмехнулась. — Или не ожидал, что я раскрою?
Он поднял воспаленные глаза:
— Я правда привязался к тебе. Но мама… Я перед ней в долгу. Она ради меня всю жизнь…
— Замолчи, — произнесла я так тихо, что он осекся. — Просто молчи, Петр. Не хочу слышать твои оправдания.
Я застегнула сумку, накинула пальто.
— Куда ты? — он вскочил. — Лена, не уходи. Давай всё обсудим. Найдем решение.
— Я его уже нашла, — сказала я, направляясь к выходу.
— Подожди! — он схватил меня за локоть. — А как же деньги? Три миллиона просто так оставишь?
Я высвободила руку:
— Деньги — это просто бумажки. Ты сам так говорил, помнишь?
В прихожей столкнулась с Валентиной Ивановной.
— Уходишь? — спросила она с плохо скрываемым ликованием. — И правильно. Нечего здесь делать.
Я посмотрела ей прямо в глаза:
— Знаете, я вас не боюсь. И без вас не пропаду.
— Разумеется, — она махнула рукой. — Все так говорят.
У порога меня догнал Петр:
— Лена, постой. Я всё исправлю. Клянусь. Дай только время.
— Время? — я обернулась. — Сколько? Месяц? Год? Пока не найдете новую?
Он побледнел:
— Что ты несешь…
— Правду, — я распахнула дверь. — Прощай, Петр. Надеюсь, тебе будет спокойно жить с тем, что вы сделали.
Я шагнула на лестничную клетку. За спиной щелкнул замок.
Я стояла перед закрытой дверью квартиры, за которую отдала все деньги. И странно — почувствовала облегчение.
Я больше не была чужой в своем доме. Потому что это был не мой дом. И никогда им не был.
***
У Зины пахло валерьянкой и пирожками. Раскладушка скрипела, но это был честный скрип – без фальши и притворства.
— Живи сколько надо, — Зина постелила простыню с выцветшими ромашками. — Одной-то тоскливо, хоть поболтаем.
Ночью я не сомкнула глаз. Не от жесткого матраса – от запоздалого прозрения. Как не разглядела? Все эти взгляды, прикосновения, обещания… Целый спектакль, где мне досталась роль наивной дурочки с деньгами.
Телефон завибрировал утром. Номер Петра высветился на экране.
— Даже не думай отвечать, — бросила я Зине.
— Ещё чего, — фыркнула она. — Наплетет с три короба, а толку?
Он звонил с упорством. Потом перешел на сообщения:
«Лена, нам нужно поговорить»
«Всё решу с мамой»
«Не могу без тебя»
Я не реагировала.
Через неделю он нарисовался на пороге с пафосными розами.
— Лена, выслушай, — глаза умоляющие, как у побитой собаки. — Мама согласна. Переоформим квартиру на тебя.
— Лжешь, — я смотрела сквозь него. — Она скорее язык проглотит.
— Нет-нет! — он часто закивал. — Я настоял. Она всё поняла.
Передо мной стоял шестидесятилетний мужчина с седыми висками. Взрослый человек, так и не выросший из-под маминой юбки.
— Уходи, Петр. Между нами всё кончено.
Он сник:
— А твои деньги? Три миллиона?
— Плата за науку, — я закрыла дверь.
Вечером позвонила дочь. Наш традиционный созвон.
— Мам, голос странный. Случилось что-то?
Хотела соврать. По привычке. Но поймала себя на мысли: хватит лжи.
— Алёнка, я осталась без денег. Без всех сбережений.
Я выложила всю историю. Без самооправданий и прикрас.
— Мама! — в ее голосе ужас. — Почему молчала? Почему не советовалась?
— Стыдно было, — призналась честно. — Стыдно, что в моем возрасте верю в сказки.
— Прилетай к нам, — решительно заявила дочь. — Немедленно. Билет оплачу.
— В Канаду? — я растерялась. — Нет, Алён. Это не решение.
— А что решение? Жить приживалкой у соседки?
Я собралась с духом:
— Знаешь, всю жизнь от кого-то зависела. Сперва от родителей. Потом от мужа. Чуть не оказалась под каблуком у Петра с его мамашей. С меня хватит.
— Мама…
— Справлюсь сама, — отрезала я. — И точка.
Ночь провела в раздумьях. Утром набрала номер Марины из Воронежа.
— Все еще директорствуешь в начальной школе? — спросила напрямик.
— Ленка? Ты ли это? Сто лет… Да, по-прежнему тяну лямку. А что?
— Нянечка не нужна? Или вахтерша? Или уборщица?
Пауза.
— Что стряслось, Лен?
— Долгая песня, — вздохнула я. — Если кратко — осталась без гроша и без крыши.
— Ничего себе, — она присвистнула. — Выкладывай.
Рассказала всё как есть. Она слушала не перебивая.
— Редкостная гадина, — подытожила она. — Слушай, у нас как раз ушла помощница в продленке. Оклад, конечно, смешной. Но и комнатка при школе есть. Маленькая, зато своя.
— Беру, — ответила я без колебаний.
— Серьезно? Ты же педагог с двадцатилетним стажем!
— Была педагогом, — я усмехнулась. — А буду няней. И знаешь что? Мне не стыдно.
Через три дня я уезжала. Зина проводила до автобуса.
— Не пропадай, — она утерла глаза рукавом. — Звони, пиши.
— Обязательно, — я обняла ее.
— А с этими что? — она кивнула в сторону дома. — В суд не подашь?
Я покачала головой:
— Зачем? Последние деньги на адвокатов? Нервы мотать? Чтобы доказать, что меня обвели вокруг пальца?
— Ты не виновата, — возразила она. — Просто сердце доброе.
— Уже нет, — я грустно улыбнулась. — Этот урок выучила накрепко.
Воронеж встретил морозцем и запахом свежего хлеба. Марина ждала на вокзале.
— Исхудала-то как, — она оглядела меня. — Ничего, откормим.
Комнатка при школе оказалась крохотной – кровать, стол, шкаф. Но своя. Без обмана и чужих правил.
Первый рабочий день начался в семь. Я встречала малышей, помогала раздеваться, развешивала мокрые варежки.
— А вы кто? — спросил мальчуган с глазами-блюдцами.
— Нянечка.
— Как бабушка? — уточнил он.
— Вроде того, — я кивнула.
— Значит, вы бабушка-нянечка, — рассудил он. — Как бабушка-халва.
— Почему халва? — удивилась я.
— Потому что вкусная, — пояснил он и умчался.
Я стояла в коридоре, улыбаясь во весь рот. Бабушка-халва. Надо же.
На первую зарплату купила серьги — дешевые, но яркие. Стекло под янтарь. Давно заглядывалась, да все не решалась.
Вечером разглядывала себя в зеркале. Уставшее лицо. Седые пряди, которые больше не закрашиваю. Морщинки.
— Ну что, бабушка-халва? — спросила своё отражение. — Жизнь-то продолжается?
Отражение подмигнуло.
Петр объявился через месяц. Я сменила номер, но он выпытал у дочери.
— Лена, я все уладил! — выпалил он. — Мама согласилась переписать половину квартиры на тебя. Возвращайся!
— Зачем? — спросила я спокойно.
— Как зачем? Это же твоя доля. Твои деньги.
— Нет, Петр. Это ваша квартира. И ваши деньги. А я свободна.
— От чего свободна? — он растерялся.
— От вас.
Я сбросила вызов и заблокировала номер.
В Новый год купила мандарины, торт «Пражский» и бутылку шампанского. Смотрела, как салюты расцвечивают небо.
— Я без жилья. Без мужчины. Без накоплений, — произнесла вслух. — Но я дышу. И я — есть.
На комоде поблескивали янтарные серьги. В зеркале отражалась женщина со спокойным взглядом. Человек, сделавший выбор.
Выбор быть собой. Даже если это стоило три миллиона рублей.
***
А вы бы оставили свою квартиру? Поделитесь в комментариях!
***
